Неточные совпадения
Необходимо, дабы градоначальник имел наружность благовидную. Чтоб был не тучен и не скареден, рост имел не огромный, но и не слишком малый, сохранял пропорциональность во всех частях тела и
лицом обладал чистым, не обезображенным ни бородавками, ни (от чего боже сохрани!) злокачественными сыпями. Глаза у него должны быть
серые, способные по обстоятельствам выражать и милосердие и суровость. Нос надлежащий. Сверх того, он должен иметь мундир.
Алексей Александрович взглянул на его
лицо и увидал, что
серые умные глаза смеются и как будто всё уж знают.
Блестящие, казавшиеся темными от густых ресниц,
серые глаза дружелюбно, внимательно остановились на его
лице, как будто она признавала его, и тотчас же перенеслись на подходившую толпу, как бы ища кого-то.
Возвратясь, я нашел у себя доктора. На нем были
серые рейтузы, архалук и черкесская шапка. Я расхохотался, увидев эту маленькую фигурку под огромной косматой шапкой: у него
лицо вовсе не воинственное, а в этот раз оно было еще длиннее обыкновенного.
Несмотря на это, на меня часто находили минуты отчаяния: я воображал, что нет счастия на земле для человека с таким широким носом, толстыми губами и маленькими
серыми глазами, как я; я просил бога сделать чудо — превратить меня в красавца, и все, что имел в настоящем, все, что мог иметь в будущем, я все отдал бы за красивое
лицо.
Его
лицо, если можно назвать
лицом нос, губы и глаза, выглядывавшие из бурно разросшейся лучистой бороды и пышных, свирепо взрогаченных вверх усов, казалось бы вяло-прозрачным, если бы не глаза,
серые, как песок, и блестящие, как чистая сталь, с взглядом смелым и сильным.
Серые и радужные кредитки, не убранные со стола, опять замелькали в ее глазах, но она быстро отвела от них
лицо и подняла его на Петра Петровича: ей вдруг показалось ужасно неприличным, особенно ей, глядеть на чужие деньги.
Густая рыжая борода,
серые сверкающие глаза, нос без ноздрей и красноватые пятна на лбу и на щеках придавали его рябому широкому
лицу выражение неизъяснимое.
Она была удивительно сложена; ее коса золотого цвета и тяжелая, как золото, падала ниже колен, но красавицей ее никто бы не назвал; во всем ее
лице только и было хорошего, что глаза, и даже не самые глаза — они были невелики и
серы, — но взгляд их, быстрый и глубокий, беспечный до удали и задумчивый до уныния, — загадочный взгляд.
Через минуту оттуда важно выступил небольшой человечек с растрепанной бородкой и
серым, незначительным
лицом. Он был одет в женскую ватную кофту, на ногах, по колено, валяные сапоги,
серые волосы на его голове были смазаны маслом и лежали гладко. В одной руке он держал узенькую и длинную книгу из тех, которыми пользуются лавочники для записи долгов. Подойдя к столу, он сказал дьякону...
В сиповатом голосе Робинзона звучала грусть, он пытался прикрыть ее насмешливыми улыбками, но это не удавалось ему.
Серые тени являлись на костлявом
лице, как бы зарождаясь в морщинах под выгоревшими глазами, глаза лихорадочно поблескивали и уныло гасли, прикрываясь ресницами.
Усталые глаза его видели во тьме комнаты толпу призрачных,
серых теней и среди них маленькую девушку с
лицом птицы и гладко причесанной головой без ушей, скрытых под волосами.
Плывущей своей походкой этот важный человек переходил из одного здания в другое, каменное
лицо его было неподвижно, только чуть-чуть вздрагивали широкие ноздри монгольского носа и сокращалась брезгливая губа, но ее движение было заметно лишь потому, что щетинились
серые волосы в углах рта.
— Выпейте с нами, мудрец, — приставал Лютов к Самгину. Клим отказался и шагнул в зал, встречу аплодисментам. Дама в кокошнике отказалась петь, на ее место встала другая, украинка, с незначительным
лицом, вся в цветах, в лентах, а рядом с нею — Кутузов. Он снял полумаску, и Самгин подумал, что она и не нужна ему, фальшивая
серая борода неузнаваемо старила его
лицо. Толстый маркиз впереди Самгина сказал...
За стеклами его очков холодно блестели голубовато-серые глаза, он смотрел прямо в
лицо собеседника и умел придать взгляду своему нечто загадочное.
Его слушали, сидя за двумя сдвинутыми столами, три девицы, два студента, юнкер, и широкоплечий атлет в форме ученика морского училища, и толстый, светловолосый юноша с румяным
лицом и счастливой улыбкой в
серых глазах.
Проходя мимо слепого, они толкнули старика, ноги его подогнулись, он грузно сел на мостовую и стал щупать булыжники вокруг себя, а мертвое
лицо поднял к небу, уже сплошь
серому.
Никонова все еще смотрела на него хмурясь, но
серая тень на ее
лице таяла, щеки розовели.
Впереди и вправо от него сидел человек в
сером костюме, с неряшливо растрепанными волосами на голове; взмахивая газетой, он беспокойно оглядывался,
лицо у него длинное, с острой бородкой, костлявое, большеглазое.
— Это вы, Самгин? — окрикнул его человек, которого он только что обогнал. Его подхватил под руку Тагильский, в
сером пальто, в шляпе, сдвинутой на затылок, и нетрезвый; фарфоровое
лицо его в красных пятнах, глаза широко открыты и смотрят напряженно, точно боясь мигнуть.
Открыв глаза, Самгин видел сквозь туман, что к тумбе прислонился, прячась, как зверушка,
серый ботик Любаши, а опираясь спиной о тумбу, сидит, держась за живот руками, прижимая к нему шапку, двигая черной валяной ногой, коротенький человек, в мохнатом пальто;
лицо у него тряслось, вертелось кругами, он четко и грустно говорил...
Черное сукно сюртука и белый, высокий, накрахмаленный воротник очень невыгодно для Краснова подчеркивали
серый тон кожи его щек, волосы на щеках лежали гладко, бессильно, концами вниз, так же и на верхней губе, на подбородке они соединялись в небольшой клин, и это придавало
лицу странный вид: как будто все оно стекало вниз.
Самгин вдруг представил его мертвым: на белой подушке
серое, землистое
лицо, с погасшими глазами в темных ямах, с заостренным носом, а рот — приоткрыт, и в нем эти два золотых клыка.
Он, как бы для контраста с собою, приводил слесаря Вараксина, угрюмого человека с черными усами на
сером, каменном
лице и с недоверчивым взглядом темных глаз, глубоко запавших в глазницы.
Там явился длинноволосый человек с тонким, бледным и неподвижным
лицом, он был никак, ничем не похож на мужика, но одет по-мужицки в
серый, домотканого сукна кафтан, в тяжелые, валяные сапоги по колено, в посконную синюю рубаху и такие же штаны.
Люди судорожно извивались, точно стремясь разорвать цепь своих рук; казалось, что с каждой секундой они кружатся все быстрее и нет предела этой быстроте; они снова исступленно кричали, создавая облачный вихрь, он расширялся и суживался, делая сумрак светлее и темней; отдельные фигуры, взвизгивая и рыча, запрокидывались назад, как бы стремясь упасть на пол вверх
лицом, но вихревое вращение круга дергало, выпрямляло их, — тогда они снова включались в
серое тело, и казалось, что оно, как смерч, вздымается вверх выше и выше.
Тогда Самгин, пятясь, не сводя глаз с нее, с ее топающих ног, вышел за дверь, притворил ее, прижался к ней спиною и долго стоял в темноте, закрыв глаза, но четко и ярко видя мощное тело женщины, напряженные, точно раненые, груди, широкие, розоватые бедра, а рядом с нею — себя с растрепанной прической, с открытым ртом на
сером потном
лице.
Там слышен был железный шум пролетки; высунулась из-за угла, мотаясь, голова лошади, танцевали ее передние ноги; каркающий крик повторился еще два раза, выбежал человек в
сером пальто, в фуражке, нахлобученной на бородатое
лицо, — в одной его руке блестело что-то металлическое, в другой болтался небольшой ковровый саквояж; человек этот невероятно быстро очутился около Самгина, толкнул его и прыгнул с панели в дверь полуподвального помещения с новенькой вывеской над нею...
Темное
лицо его освещали
серые глаза, очень мягкие и круглые, точно у птицы.
В течение недели он приходил аккуратно, как на службу, дважды в день — утром и вечером — и с каждым днем становился провинциальнее. Его бесконечные недоумения раздражали Самгина, надоело его волосатое, толстое, малоподвижное
лицо и нерешительно спрашивающие,
серые глаза. Клим почти обрадовался, когда он заявил, что немедленно должен ехать в Минск.
Плотное,
серое кольцо людей, вращаясь, как бы расталкивало, расширяло сумрак. Самгин яснее видел Марину, — она сидела, сложив руки на груди, высоко подняв голову. Самгину казалось, что он видит ее
лицо — строгое, неподвижное.
Пролежав в комнате Клима четверо суток, на пятые Макаров начал просить, чтоб его отвезли домой. Эти дни, полные тяжелых и тревожных впечатлений, Клим прожил очень трудно. В первый же день утром, зайдя к больному, он застал там Лидию, — глаза у нее были красные, нехорошо блестели, разглядывая
серое, измученное
лицо Макарова с провалившимися глазами; губы его, потемнев, сухо шептали что-то, иногда он вскрикивал и скрипел зубами, оскаливая их.
Лицо у него
серое, измятое, как бы испуганное, и говорит он, точно жалуясь на кого-то.
Он взглянул на Любашу, сидевшую в углу дивана с надутым и обиженным
лицом. Адъютант положил пред ним бумаги Клима, наклонился и несколько секунд шептал в
серое ухо. Начальник, остановив его движением руки, спросил Клима...
Дома он спросил содовой воды, разделся, сбрасывая платье, как испачканное грязью, закурил, лег на диван. Ощущение отравы становилось удушливее, в
сером облаке дыма плавало, как пузырь, яростно надутое
лицо Бердникова, мысль работала беспорядочно, смятенно, подсказывая и отвергая противоречивые решения.
Напротив — рыжеватый мужчина с растрепанной бородкой на
лице, изъеденном оспой, с веселым взглядом темных глаз, — глаза как будто чужие на его сухом и грязноватом
лице; рядом с ним, очевидно, жена его, большая, беременная, в бархатной черной кофте, с длинной золотой цепочкой на шее и на груди;
лицо у нее широкое, доброе, глаза
серые, ласковые.
Говорил он через плечо, Самгин видел только половину его
лица с тусклым, мокрым глазом под
серой бровью и над
серыми волосами бороды.
Измятое
лицо,
серые мешки оттягивали веки, обнажали выцветшие мокрые глаза.
— Предательство этой расы, лишенной отечества богом, уже установлено, — резко кричал, взвизгивая на высоких нотах, человек с лысой головой в форме куриного яйца, с красным
лицом, реденькой
серой бородкой.
Он говорил еще что-то, но, хотя в комнате и на улице было тихо, Клим не понимал его слов, провожая телегу и глядя, как ее медленное движение заставляет встречных людей врастать в панели, обнажать головы.
Серые тени испуга являлись на
лицах, делая их почти однообразными.
Царь, маленький, меньше губернатора, голубовато-серый, мягко подскакивал на краешке сидения экипажа, одной рукой упирался в колено, а другую механически поднимал к фуражке, равномерно кивал головой направо, налево и улыбался, глядя в бесчисленные кругло открытые, зубастые рты, в красные от натуги
лица. Он был очень молодой, чистенький, с красивым, мягким
лицом, а улыбался — виновато.
— Позвольте, я не согласен! — заявил о себе человек в
сером костюме и в очках на татарском
лице. — Прыжок из царства необходимости в царство свободы должен быть сделан, иначе — Ваал пожрет нас. Мы должны переродиться из подневольных людей в свободных работников…
С багрового
лица Варавки веселые медвежьи глазки благосклонно разглядывали высокий гладкий лоб, солидно сиявшую лысину, густые,
серые и неподвижные брови.
Слабенький и беспокойный огонь фонаря освещал толстое, темное
лицо с круглыми глазами ночной птицы; под широким, тяжелым носом топырились густые,
серые усы, — правильно круглый череп густо зарос енотовой шерстью. Человек этот сидел, упираясь руками в диван, спиною в стенку, смотрел в потолок и ритмически сопел носом. На нем — толстая шерстяная фуфайка, шаровары с кантом, на ногах полосатые носки; в углу купе висела
серая шинель, сюртук, портупея, офицерская сабля, револьвер и фляжка, оплетенная соломой.
Из-за стволов берез осторожно вышел старик, такой же карикатурный, как лошадь: высокий, сутулый, в холщовой,
серой от пыли рубахе, в таких же портках, закатанных почти по колено, обнажавших ноги цвета заржавленного железа.
Серые волосы бороды его — из толстых и странно прямых волос, они спускались с
лица, точно нитки, глаза — почти невидимы под седыми бровями. Показывая Самгину большую трубку, он медленно и негромко, как бы нехотя, выговорил...
Серый человек говорил, наклонясь к литератору, схватив его за колено и собакой глядя в красивое, мрачно нахмуренное
лицо...
Лицо его обросло темной, густой бородкой, глазницы углубились, точно у человека, перенесшего тяжкую болезнь, а глаза блестели от радости, что он выздоровел. С
лица похожий на монаха, одет он был, как мастеровой; ноги, вытянутые на средину комнаты, в порыжевших, стоптанных сапогах, руки, сложенные на груди, темные, точно у металлиста, он — в парусиновой блузе, в
серых, измятых брюках.
Самгин через плечо свое присмотрелся к нему, увидал, что Кутузов одет в шведскую кожаную тужурку, похож на железнодорожного рабочего и снова отрастил обширную бороду и стал как будто более узок в плечах, но выше ростом. Но
лицо нимало не изменилось, все так же широко открыты
серые глаза и в них знакомая усмешка.
Она тотчас пришла. В
сером платье без талии, очень высокая и тонкая, в пышной шапке коротко остриженных волос, она была значительно моложе того, как показалась на улице. Но капризное
лицо ее все-таки сильно изменилось, на нем застыла какая-то благочестивая мина, и это делало Лидию похожей на английскую гувернантку, девицу, которая уже потеряла надежду выйти замуж. Она села на кровать в ногах мужа, взяла рецепт из его рук, сказав...
Литератор откинулся пред ним на спинку стула, его красивое
лицо нахмурилось, покрылось
серой тенью, глаза как будто углубились, он закусил губу, и это сделало рот его кривым; он взял из коробки на столе папиросу, женщина у самовара вполголоса напомнила ему: «Ты бросил курить!», тогда он, швырнув папиросу на мокрый медный поднос, взял другую и закурил, исподлобья и сквозь дым глядя на оратора.